Не было необходимости приукрашивать вопросы, Кэт была для этого слишком прямой натурой.

— Ты когда-нибудь слышала о демонах галлу?

Как только слово «галлу» сорвалось с её губ, демоны-Шаронте злобно зашипели. Глаза Кэт расширились от неожиданности. Она никогда не видела, чтобы они позволяли себе это раньше, даже намека на подобное.

— Тихо, — успокаивающе сказала Аполлимия своим телохранителям. — Здесь нет галлу.

— Смерть шумерам и их выродкам! — Демон-мужчина плюнул под ноги.

Аполлимия глубоко вздохнула, потом отпустила руки Кэт и повела её прочь от Шаронте.

— Галлу были созданы Энлилом, верховным шумерским богом, чтобы те сражались и убивали Шаронте, в те дни, когда Шаронте свободно ходили по земле. — Это объясняло неожиданную враждебность. — Нет нужды говорить, что Шаронте не терпят даже упоминания об этих отвратительных созданиях. Итак, почему ты спрашиваешь о них?

— А ты знаешь, что с ними потом случилось?

Аполлимия кивнула.

— После того, как я разрушила Атлантиду, и галлу больше не нужно было сражаться с Шаронте, они стали нападать на людей и пошли против своих создателей. В конечном итоге, трое шумерских богов объединились и заточили их так же, как когда-то поступили и со мной.

— А Даймы? Кто они?

Аполлимия подозрительно посмотрела на неё.

— Почему ты спрашиваешь о Даймах?

— Мне сказали, что они собираются освободиться и все разрушить.

Лицо Аполлимии приняло мирное, мечтательное выражение, как будто она смаковала саму мысль о предстоящей кровавой бане. Ее губы тронула медленная улыбка.

— Воистину это было бы прекрасное зрелище.

— Бабуля!

— Что? — спросила она, как будто тон Кэт обидел ее. — Я богиня разрушения. Честно скажи мне, что тебя не возбуждает мысль о том, что миллиарды людей будут умолять о пощаде и помощи, когда не останется никого, кому будет небезразлично, что с ними станет. Или о том, что планету наводнят демоны всех мастей с одной целью — принести как можно больше страданий и жертв. Демоны, рвущие и кромсающие человеческое тело в пьяном безумии, которое питает их ненависть ко всему вокруг. Пьющие кровь в оргии ужаса… ах, красота уничтожения. Это неповторимо.

Кэт была бы потрясена, если бы это не была обычная для её бабушки мысль.

— В общем-то я не являюсь богиней, потому что не принадлежу ни к одному пантеону. Но я присоединяюсь к отцу, которому нравится защищать человечество, и я действительно не хочу видеть стаю демонов, поедающих людей. Можешь назвать меня сентиментальной.

Аполлимия разочарованно вздохнула.

— Это единственное, что я не переношу в твоем отце. Вы оба… как там это человеческое слово, которое вы употребляете…хлюпики.

— Едва ли. Мы с отцом способны на большее, чем просто контролировать себя.

Аполлимия пренебрежительно фыркнула, что было для нее совсем нетипично, но Кэт решила это проигнорировать.

— Но ты все еще не ответила на мой вопрос. — Не отступала Кэт, несмотря на плохое настроение бабушки. — Кто такие Даймы?

Теперь богиня была раздражена, это выразилось в том, как она схватила одну из сладких черных груш, растущих на черных деревьях в её саду. Она раздавила грушу в ладони.

— Это последняя месть Ану и Энлила всем нам. Если галлу можно рассматривать как атомную бомбу, уничтожившую моих Шаронте, то созданные Ану Дайм-демоны похожи на ядерный холокост.

Кэт не была уверена, что именно бабушка имела в виду.

— Как это?

— Даймы — семь демонов, непохожие ни на что, что ты можешь представить. Их нельзя контролировать, даже богам. Они так опасны, что шумеры никогда не осмеливались их отпускать. С самого момента создания их заключили в клетку, которую можно открыть только в определенное время. Раз в несколько тысяч лет то, что их сдерживает, ослабевает. Если шумерские боги живы, то они просто заключают семь сестер-демонов опять, и жизнь идет своим чередом. Но если что-то случится с пантеоном, и не станет шумерских богов, способных запечатать их могилу, Даймы сорвутся с привязи, чтобы разрушить мир и любой пантеон. Это последняя насмешка Ану над теми, кто убил его и его детей.

Итак, Син не лгал. Кэт стало не по себе, когда она подумала, на что могут быть способны семь демонов. Она уже знала возможности обычных монстров. И Шаронте. Не сказано только, на что похожи Даймы.

— Тебе не кажется, что это жестоко?

Аполлимия лукаво посмотрела на нее.

— Я лишь жалею, что не я это придумала.

Кэт покачала головой. Она не знала, почему Аполлимия настолько сильно ненавидит её мать, ведь они так похожи — обе сходятся во мнениях по многим вопросам.

Аполлимия слизнула сладкий сок с кончиков пальцев.

— Но только почему ты спрашиваешь об этом, дитя? Что так сильно заинтересовало тебя в шумерах, ведь ты никогда раньше о них не спрашивала?

— Ну, прямо сейчас в моем доме заперт последний из них.

Аполлимия посуровела.

— Что?

— Син в моем доме.

Вихрь в глазах Аполлимии засиял. Так происходило, если она сильно волновалась.

— Ты спятила?

Прежде чем Кэт начала спорить, Аполлимия исчезла.

Кэт чертыхнулась. У нее не было сомнений насчет того, куда отправилась её бабушка. Кэт тоже рассердилась и перенеслась в свой дом.

Как и следовало ожидать, Аполлимия была здесь, а Син был прижат к стене.

— Бабушка…

— Отвали, — огрызнулась Аполлимия.

Кэт потряс её ответ. Никогда Аполлимия не повышала на нее голос. Следующее, что она увидела, — как Син и Аполлимия исчезают.

Что, во имя Зевса, здесь происходит? Кэт закрыла глаза, но не смогла обнаружить их следы.

Они должны быть во дворце и лучше не говорить о том, что Аполлимия делает с Сином. Что бы это ни было, это наверняка нечто кровавое и болезненное.

Так Аполлимия поступала с людьми, которые ей нравились.

Син выругался, приземлившись на бок не иначе как посреди празднества Шаронте. Их было не меньше сотни… и все они в молчании уставились на него, лежащего перед ними на каменном полу. Не было слышно ни звука, кроме редкого шелеста крыльев Шаронте.

Комната напоминала средневековый главный зал с арочными сводами и выступающими балками. Каменные стены создавали зловещую атмосферу холода, которая, казалось, не беспокоила полуобнаженных Шаронте, поедающих все подряд: от жареной свинины и говядины до вещей, которые Син даже не мог определить.

— Он — наша еда? — спросил молоденький Шаронте другого, постарше.